Лейба-Ицик Иосифович Добровский. Он же Леонид Панфилович Дубровский. Киевский еврей, красноармеец, сотрудник политического отдела УПА, автор антисоветских листовок и брошюр, осужденный в 1944-м на десять лет лагерей. С открытием архивов СБУ стали доступны материалы этого удивительного дела, о которых "Хадашот" рассказывает племянница Лейбы Иосифовича — израильтянка Полина Рогова.  

— Полина, когда вы впервые узнали о том, что у вас есть дядя?

— Ранней весной 1954 года — мне было пять лет. Помню, как мама вбежала в квартиру едва ли не в истерике — в руке письмо от родного брата — Левы, о котором ничего не было известно с осени 1941-го!

О довоенной жизни Левы я знаю исключительно со слов мамы — его старшей сестры. Родом они из местечка Ольшаница в ста километрах от Киева. История типичная для того времени — дети небогатых родителей, оба после революции получили высшее образование, дядя окончил юридический факультет Киевского университета.

— И даже был, если верить докладной записке, отправленной Хрущеву, членом ВКП (б) с 1929 по 1941 год…

— Да, о его партийности упоминается в материалах уголовного дела, но в семье об этом никогда не говорили. При этом в материалах НКВД нет упоминания о его недолгом пребывании в Лукьяновской тюрьме по обвинению в сионизме — об этом я тоже знаю со слов мамы, но ни доказать, ни опровергнуть сегодня это невозможно. Вполне допускаю, что мама ошиблась — возможно, его действительно вызвали в органы, но быстро отпустили. Во всяком случае, документальные свидетельства об этом не сохранились.       

Как бы то ни было, с началом войны он был призван в армию рядовым писарем, был ранен (это указано в докладной записке) и попал в плен в октябре 1941-го в районе Полтавы, после чего числился без вести пропавшим.

Колонна советских военнопленных под Киевом, 1941 год, источник: www.nationaalarchief.nl

— И за 13 лет ни одной весточки?      

— Ни одной. Но когда бабушка пыталась после войны разузнать о судьбе сына, где-то наверху на нее накричали: «Ваш сын предатель!». И больше ни слова. Погиб или выжил, арестован, сослан — ничего… Она так и умерла, не увидев своего Леву.

— И вот сестра получает первое письмо…

— В тот же вечер мы пошли к оставшимся родственникам — сообщить радостную новость.  Дядя уже был на поселении — в поселке Тея Красноярского края — поэтому наладилась переписка, мама рассказала ему об уходе родителей, смерти в эвакуации жены Веры, о том, что родилась я. Пошли посылки — у него были слабые легкие, туберкулез, поэтому мы отправляли сало с Владимирского рынка (оно могло выдержать долгую дорогу), лук, чеснок, а также теплые вещи. Он прислал фотокарточку с надписью «От брата и дяди», поздравлял меня с днем рождения, хотя никогда не видел. А летом 1956 года мы встречали его на киевском вокзале — хорошо это помню — высокий, подтянутый.      

Прописался он в Ирпене, устроился снабженцем на какой-то завод. Мама, будучи старшей сестрой, очень его опекала. Лева женился, поселился в коммуналке на Круглоуниверситетской. Был он человеком интеллигентным и эрудированным, разбирался в истории, в том числе и еврейской, — они подолгу сидели с моим папой, ведя на идише философские споры. Когда это слышала его тетя, всегда говорила: «Лева кен бессер» («Лева знает лучше»).           

— Ему наверняка было что рассказать — начиная от пребывания в немецком плену, из которого ему — еврею — удалось выбраться, — до службы в УПА, последующем аресте, пребывании в лагере и т.д.      

— Как раз об этом в семье предпочитали не говорить, но отдельные факты можно восстановить благодаря материалам дела. Из плена, насколько я понимаю, его освободили как украинца. Да, он был обрезан, но немцы не ожидали, что за считанные недели в плену окажутся сотни тысяч красноармейцев — порой им некогда было проводить селекцию. А тех, кто жил недалеко от места пленения и был похож на украинца, просто отпускали. Дядя не обладал ярко выраженной семитской внешностью, а украинским языком владел в совершенстве. В скобках замечу, что и со мной бабушка разговаривала только по-украински, а на вопрос почему, мне отвечали: в местечке говорили на идише и по-украински.   

Так или иначе, Лева выдал себя за Леонида Панфиловича Дубровского. Из материалов дела известно, что он лечился после ранения в городке Корец Ровенской области. Там, в местной больнице, с ним познакомился фельдшер, который доложил бургомистру городка Василию Растикусу, что у него лечится какой-то преподаватель из Киева, бывший советский военнопленный. В местной гимназии как раз не хватало учителя истории, поэтому Растикус поставил на это место Дубровского и даже просил коменданта полиции, чтобы тот прикрепил нового учителя к их столовой. В 1944 году на допросе дядя утверждал, что именно Растикус (в прошлом — сотенный Украинской Галицкой армии, а в 1941-м — организатор местного отделения «Просвиты») свел его с националистами-бандеровцами. Бургомистр это, впрочем, отрицал.

Так или иначе, Лева сначала учительствовал в гимназии, потом работал на сахарном заводе и давал частные уроки. Некоторое время спустя он перебирается в село Черница, где получает место учителя. 

Листовки, составленные Лейбой Добровским

— Так продолжалось до лета 1943-го, когда УПА привлекает его в качестве консультанта политотдела «УПА-Север».   

— Да, в уголовном деле ему инкриминируют написание ряда антисоветских листовок (часть из них сохранились) в течение полугода — до января 1944-го. Кроме того, его обвиняли в подготовке «антисоветской книги, которая не была издана в связи с его арестом».  

— Материалы дела свидетельствуют, что для соратников из УПА он был украинцем Леонидом Дубровским (псевдо «Валерий»), а не евреем Лейбой Добровским?

— Да, вероятно, они принимали его за своего, хотя с этим периодом связана еще одна тайна, ставшая для меня полной неожиданностью и о которой мама, я подозреваю, тоже не знала. Дело в том, что в 1942 году Лева женится на еврейке Марии Давыдовне Малинской, муж которой — капитан Красной армии — погиб в Бресте в первый же день войны. Мария с маленькой дочкой и домработницей по фамилии Лопатко бегут из города и после долгих скитаний оказываются в Кореце, где полицаи быстро вычисляют еврейку и превращают ее в наложницу под угрозой выдачи немцам. От этого кошмара ее избавляет фиктивный (как она сама заявила на допросе) брак с Добровским.

Дело в том, что дядя Лева был к тому времени женат — они с Верой очень любили друг друга, и он не знал, что она умерла в эвакуации от дифтерита. Поэтому брак с Марией был фиктивным, но он спас ей жизнь. А маленькую дочь Марии — Люсю — дядя удочерил и сделал ей в местной управе «правильные» документы.      

— Каковы были обстоятельства его ареста в 1944-м?

— Последним его местом жительства перед арестом указано село Малый Стыдин (в его окрестностях находился штаб «УПА-Север», — прим. ред.). Судя по всему, дядя сам сдался.  Во всяком случае, Малинская на допросе заявила, что они решили идти навстречу Красной армии, рассказать все о деятельности УПА, после чего приступить к работе на благо советской власти. Сейчас это, разумеется, сложно проверить, но относительно мягкий приговор — «всего» 10 лет лагерей и 5 лет поражения в правах — говорит в пользу этой версии.  

Приговор, вынесенный Добровскому	Полина Рогова с делом своего дяди

— А как сложилась судьба Марии Малинской?

— К сожалению, ее следы теряются — в деле нет упоминания ни о приговоре, ни об ее освобождении. Тешу себя надеждой, что удастся найти какие-то ниточки, возможно, жива ее дочь Люся, которой сейчас должно быть за 80.

— После возвращения в Киев дядя прожил еще 13 лет — за эти годы видели вы когда-нибудь его знакомых из прошлой жизни?

— Нет. И вообще, в семье о его отсидке практически не говорили. Собственно, о его связях с ОУН и работе на УПА я узнала уже в Израиле, когда в 2005 году увидела в газете «Новости недели» материал «Евреи в Украинской повстанческой армии». Правда, авторы — украинские историки — думали, что Лейбу Добровского расстреляли.

— Какое впечатление произвела на вас эта новость, учитывая неоднозначную репутацию ОУН?

— Я понимаю, что черно-белая картина мира далека от реальности, поэтому судить дядю и давать оценки не могу, учитывая, сколько он пережил… Чем он руководствовался? Чего в этой истории больше — идеологии или желания спасти свою жизнь? Нам сегодня легко рассуждать об этом, сидя на мягком диване. Я просто сочувствую этому человеку и его родителям, которые умерли, так и не узнав о судьбе сына, ведь только у нас могли наорать на старушку, иезуитски скрыв даже то, то он жив…

Что касается репутации… Я помню из своего киевского детства соседа-выпивоху, с которым родители были в нормальных отношениях. Однажды летним вечером папа сидел на крыльце и вдруг вбежал в дом бледный, как мел — знаешь, говорит, что я слышал только что?! Этот сосед своему дружку рассказывал, как он в бою убил в спину еврея-красноармейца. Во время атаки! Своего! В спину! А потом снова «доброе утро» да «как дела»… И как с этим жить?    

Поэтому приписывать антисемитизм исключительно ОУН — по-моему, неправильно. С другой стороны, у нас была еще одна соседка — старушка, о которой все знали, — она спасала евреев.

Лейба Добровский, 1960-е

— Насколько я понимаю, вы специально приезжали в Киев для ознакомления с документами по делу дяди. Откуда узнали об открытии архивов СБУ?

— От хорошего знакомого — израильтянина Бориса Шепетовского, автора книги о Холокосте в Кременчуге. Потом заочно познакомилась с главой аналитического центра международного информационного агентства «Вектор Ньюз» Александром Христенко. Александр Борисович очень помог нам — в архиве СБУ нам с сыном оказали максимальное содействие, позволили ознакомиться с оригиналом архивного дела, после чего торжественно вручили диск со всеми документами по делу дяди и справку о его реабилитации. Честно говоря, я даже не ожидала такого радушного приема в здании, которое еще не так давно было принято обходить стороной.  

Понимаю, что многие используют историю дяди как аргумент об отсутствии антисемитизма в украинском национальном движении, хотя он выдавал себя за украинца и попал в УПА как украинец. Понимаю и то, что в его деле пока больше вопросов, чем ответов. И тем не менее, открытие архивов и относительно свободный доступ к недоступным ранее документам — огромный шаг в правильном направлении.  Это ведь не только личная история моей семьи, это история Украины, которая намного сложнее, чем мы привыкли думать…      

Беседовал Михаил Гольд